Борис Гребенщиков: "Я больше ничего не обязан никому"
27 ноября Борису Гребенщикову исполняется 50 лет. Месяц назад юбилей был отмечен грандиозным концертом в Кремлевском дворце, а в четверг БГ и "Аквариум" с праздничным концертом выступят на сцене Большого концертного зала "Октябрьский" в Санкт-Петербурге. Губернатор города Валентина Матвиенко вручит юбиляру правительственную награду - орден "За заслуги перед Отечеством".
Накануне юбилея об обретениях и потерях полувекового возраста с Борисом Гребенщиковым беседовал Александр Кан.
АК: Мы с тобой практически ровесники, люди одного поколения, в общем-то первого в нашей стране рок-поколения. Помнится, в ранней юности, на заре увлечения рок-н-роллом, страсть была всепоглощающей но в то же время, глядя на наших родителей, трудно, невозможно было представить себе, что мы в их возрасте будем так же носиться с дисками и гитарами. Мог ли ты себе представить, что в 50 лет ты будешь по-прежнему играть рок и как вообще ты представлял себе свое 50-летие?
БГ: Когда я был еще совсем ребенок - лет восемь-десять - я смотрел на своих родителей и их друзей с восхищением - они были красивыми, сильными, умными. Но уже через несколько лет, когда мозги у меня стали на место, и я мог анализировать происходящее, я сообразил, что разговоры их идут об одном и том же, что они не становятся счастливее, и что, более того, их одолевают сомнения - как говорила моя мама, самый главный вопрос: "Как жить дальше?"
И я, очевидно, понял, что я хочу в жизни совсем другого, что я родился для другого. Я понял: то, что мои родители называют жизнью, для меня жизнью не является. Я понял, что они где-то что-то упустили. И я абсолютно твердо знал, я нисколько в этом не сомневался - есть что-то другое.
Я понимал, что жить так, как они просто бессмысленно - у меня вызывала глубочайшее омерзение сама идея, что можно жить так, как они - при этом я очень хорошо к ним относился. Просто они были списаны жизнью со счетов, мимо денег, что называется. И когда я услышал рок-н-ролл в целом, и "Битлз" в частности, я понял, что мне подоспела помощь - вот другие существа, которые точно определяют то, что я чувствую.
АК: И ты сразу почувствовал, что это определит твою жизнь не на год-два, а всерьез и надолго?
БГ: У меня не было ни малейшей мысли о том, что что бы то ни было может быть всерьез и надолго. То есть, будущего не было никакого. Меня интересовало то, что происходит сейчас и в самое ближайшее, не очень определенное время. Но в этом есть одно смешное "но", одно смешное наблюдение. О том, что "Битлз" значат что-то иконографическое, что-то огромное, я понял еще задолго до того, как услышал их.
Когда в школе на переменках продавали их фотографии по десять копеек, приходилось вместо завтрака эти самые десять копеек на фотографии и использовать. Откуда я знал, что нужно покупать их фотографии? Но было ясно, что это именно то, что надо, что это настоящее. Слава опережала их, в них была какая-то энергия, которая шла еще до музыки. И это было жутко интригующе.
АК: Достаточно хорошо тебя зная, я понимаю, что сам ты особого значения возрасту не придаешь и постоянно работаешь так же, как работал всегда. Но неизбежно возникшая вокруг юбилея праздничная суета - концерты, телепередачи, встреча с министром, правительственная награда, наконец, - не могут, конечно, оставить тебя равнодушным. Что из этого тебе приятно, а что ты воспринимаешь как неизбежную обязанность?
БГ: Все, что происходит последние три месяца, является деятельностью, не связанной с тем, что я считаю интересным. Это происходит только для того, чтобы заработать денег и дать себе таким образом определенную новую степень свободы. И поэтому я с большим удовольствием играю в эту игру. Мы уже получили достаточно денег, чтобы быть свободными какое-то дальнейшее время.
Сейчас у нас замечательная жизнь. Мы исполнили свои социальные обязательства на сто процентов - мы сыграли здесь, мы сыграли там, я дал 120 интервью, снялся в 50 телевизионных передачах, на радио, где-то еще. Я отдал свои долги. Всем людям, которым интересно про меня услышать, я все рассказал.
Но при этом, как творец и человек, я знаю, что у меня есть возможность под покровом дымовой завесы этого юбилея (когда никто не спрашивает, что я делаю - все думают, что я честно даю интервью) ... Мы же в это время в стороне занимаемся делом, пишем новый альбом, про который никто не спрашивает.
И это дает мне необыкновенную степень "отвяза" - наконец-то я могу позволить себе сделать гораздо больше того, что я мог сделать раньше. Пока я полностью конформирую с тем, что люди от меня ждут, мы за их спиной делаем нечто, что может оказаться вполне неожиданным.
АК: В каждом возрасте есть свои прелести и свои изъяны. О чем, что было доступно в молодости и что утрачено сейчас, ты жалеешь, и что из обретенного в зрелости тебя особенно радует?
БГ: Я не жалею ни о чем, что было в молодости, все возможности которые были тогда остались и сейчас, только сильнее. Много слабости и ерунды ушло. У меня нет желания пить столько портвейна, сколько я пил тогда. У меня нет желания курить плохую ленинградскую траву, да и хорошую ямайскую - тоже нет.
Поэтому мне кажется, что теперь я могу гораздо больше. Но только практика покажет, кажется ли это мне только или же это на самом деле так. Но тот факт, что теперь я могу поехать записываться в Нью-Йорк, или в Лондон, или в Индию, или еще туда, куда я захочу, не мог привидеться тогда и в самом бредовом сне. И что это случилось, стало возможным, и что при этом никто никогда нам в жизни не помогал, кроме Господа Бога, говорит о том, что любое чудо возможно.
АК: В молодости и нам, и нашим кумирам казалось, что рок-н-ролл возвещает новую эру в истории человечества. Сейчас наши сверстники - тем, кому 50 или около того, то есть наше рок-н-ролльное поколение - правят миром. Чувствуешь ли ты в нынешних власть предержащих - политиках или бизнесменах - будь-то здесь в России или на Западе - биение рок-н-ролльного нерва?
БГ: Ни малейшего. Это просто две разные вещи. Весь рок-н-ролл, как правильно замечали все великие мыслители, которые его делали. Пит Таунсенд, да и многие другие, кто пытался его анализировать, приходили к пониманию того, что то, что мы видим происходящим в мире, - это далеко не все, что происходит, что есть гораздо более важные вещи.
И эти важные вещи они находили в каких-то религиях, и в конце концов выходили за пределы религии, и уходили куда-то дальше. Это то, что Олдос Хаксли называл perennial philosophy (вечная философия - АК), и о чем Ролан писал, как о новом витке религии, то есть о том, что приходит за религией, об объединении человечества за пределами кликушеств отдельных религий.
И те, кто хотят, к этому приходят. Те, кто не хотят, остаются там, где они сидели, они просто зарабатывают деньги, или энергию, или вообще ничего не зарабатывают. И поэтому рок-н-ролл - так же как 17-летие: у всех было 17 лет, но не все делают из этого свои выводы.
АК: 50 лет - возраст отцов, возраст, когда волей-неволей начинает появляться раздражение поколением детей: и то они делают не так, и это. Для нас это неизбежное полустариковское уже ворчание приходит, видимо, особенно неожиданно - вся наша идеология и наше мировосприятие строились на бунте, на молодежной контркультуре. Что в поколении детей тебя раздражает и не раздражает ли тебя свое собственное раздражение?
БГ: Я знаю по предыдущему опыту, что у меня есть определенное время запаздывания. Когда [в музыке] появляется новый феномен, новый звук, первые год-два я не могу понять, о чем идет речь, и долго смешиваю его с землей, говорю молодым: "Что-то вы слушаете - не то".
Потом меня накрывает, я начинаю активно "врубаться" и понимаю, что теоретически я должен по идее опоздать. Но тут я вижу, что никто вокруг этого и не заметил, особенно в России. Я оказываюсь в одиночестве - те, кто открыл это год полтора назад, уже забыли об этом, а остальные как слушали Высоцкого и Машу Распутину - по большей части Машу Распутину, к сожалению - так и слушают.
Но зато это оставляет на мне неизгладимый отпечаток. Зная эту закономерность, и, глядя сейчас на то, чем увлекаются мои дети, и что мне не нравится, я понимаю, что через два года, не исключено, я буду прыгать вокруг этого в восторге. Поэтому теперь я просто пытаюсь все это внимательно слушать, не высказывать критических соображений - то есть я не могу удержаться, все равно, конечно, критикую детей. Но я знаю, что у них есть свое право, у меня есть свое право и, скорее всего, через два года я буду слушать то, что они слушают сейчас.
АК: А характерный для этого возраста консерватизм у тебя появляется?
БГ: Естественно. Я начинаю слушать Гленна Миллера - раньше я его никогда не слушал. То есть, я одновременно двигаюсь и вперед, и назад и, главное, вглубь. В 50 лет я стал внимательно слушать Гленна Миллера, Сати, Дебюсси и Равеля, и упаси господь, Гайдна.
И в то же время и слушаю Колтрейна или Джона Сермона и многих других в современном джазе. И в то же время я внимательно слушаю то, что считается самым авангардным отрывом, - drum'n'bass, или каких-то людей типа Venetian Snares. И от всего меня "тащит" с чудовищной силой. А вот middle of the road меня совершенно перестал интересовать.
АК: Ну и что же происходит сейчас в студии? Что кроется там, как ты сказал "за дымовой завесой" всей этой юбилейной суеты?
БГ: А вот этого я никогда не скажу, потому что я не знаю, что у нас получится. Теоретически я предполагаю, что можно разрушить песенную форму настолько, что она станет чем-то, что меня удовлетворит.
При мысли о песенной форме меня воротит с души, и мне становится плохо. Была замечательная фаза в человеческой культуре, которая была связана с песнями, но, с моей точки зрения, она прошла целиком, и сейчас пришло время чего-то другого. Еще никто не сделал того, что, как я понимаю, можно сделать. И я сейчас буду пытаться это сделать в той мере, в какой у меня это получится.
Ритуал 50-летия каким-то магическим образом избавил меня от определенных зависимостей. Я понял, что я больше ничего не обязан никому - ни государству, ни поклонникам, ни друзьям, ни врагам, вообще никому. Я получаю огромное количество писем с упреками, а то и проклятьями в свой адрес: "Вы приняли орден от государства, то есть от фашистов, вы выступили в Кремле, мы больше не хотим вас слушать, вы продали все святое, вы больше не человек и так далее и так далее". А я читаю и радуюсь. Сами того не зная, они меня освобождают.
Я не был с коммунистами, и с этими я тоже не буду. И чем больше такого я слышу, тем более свободным себя чувствую. И у меня такое ощущение, что 30 лет "Аквариума", они, как Аврора, остались в прошлом. А теперь мы, как астральная душа Авроры, от этого ускользаем и идем дальше. И что из этого получится - уже не важно. Мы уже свалили от этого всего. Но это все красивые слова, и, как говорил Христос, "только по плодам узнайте их". И если у нас получится что-то, то то, что я говорил, - не пустой треп.
ВВС.
|
